Священник Георгий Кочетков: Это то, что и называется православием. Право-славие себя так идентифицировало постольку, поскольку хотело отразить именно верность учения, некий путь, часто апофатический, т. е. исходящий из отрицательных категорий, не столько утверждающий, сколько ограждающий от ошибок, но все-таки найденный путь. Самые фундаментальные вехи здесь III вселенский собор (431 год) и собор Халкидонский (451 год). Да, вырабатывая христологические догматы, церковь использовала, как было сказано, категории Аристотеля и диалектику Платона, но, переводя библейские термины на этот язык, она пыталось объяснить веру, пыталось показать, что Христос в любом случае и совершенный Бог и совершенный Человек, что есть общение свойств во Христе, н
Александр Гордон: И все-таки критерий, канонический критерий антропологии, несмотря на достаточно раннее упоминание, сложился гораздо позже. По-моему вплоть до V века на каждом соборе шли достаточно серьезные бои по тому, как относиться к этому дуализму Христа: где Бог, где Человек, что первично, что вторично? Если можно, опишите эту ситуацию именно в христианской мысли, уже в христианской среде, в «победившем» христианстве, для того чтобы понять как это развивалось дальше.
Священник Георгий Кочетков: Надо, наверное, здесь еще учесть, что христианство изначально несколько дистанцировалось от этих культур и от эллинской, и уже очень рано от той иудейской, которая себя определяла иначе, в отрыве или противопоставлении христианской жизни и вере. Вспомним св. Иринея Лионского, который в конце II в. сформулировал основной христианский антропологический принцип (уже в конце II века!): «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом». Это то, что проходит красной нитью через всю историю антропологической мысли, какие бы акценты потом не ставились: аскетические, мистические, догматические, философские, схоластические или просто практические. Иногда Восток отдавал предпочтение, и называл это по преимуществу мистическим, именно опыту жизни, единения, проживания опыта совершенного человека, который и мог только назваться обоженым человеком. Возникает этот специфический термин «обожение», («феосис» по-гречески), который даже трудно квалифицировать в культурном отношении, эллинский он или иудейский. Нечто подобное уже содержится в текстах Нового Завета вместе с утверждением, что человек есть со-работник, со-трудник Божий. Вот эта «синергия» другая важнейшая категория. Можно сразу сказать, что в истории не всегда христианство было на этой высоте. Это будет абсолютной правдой. И не только в истории, а и в современности мы видим, что человек унижается, подавляется или, наоборот, ищет себе неподобающего места. Но эти категории остаются в центре всякого подлинно христианского антропологического учения.
Григорий Гутнер: Можно сразу сказать, откровение, я бы сказал неожиданность, новость явилось в том, что для эллинской мысли того времени очень естественна некая «аномальная» духовность. Духовность, предполагающая буквально омерзение по отношению ко всему плотскому, ко всему материальному. «Душонка, отягощенная трупом» вот характеристика человека, которую активно используют в то время. Для эллинского подхода, который обращается постоянно к каким-то идеальным образованиям, к миру идей, «чистого ума», для него просто дико и непонятно как это Бог (а бог для эллинов это тот, кто может созерцать умопостигаемые сущности без всякого усилия, и находится поэтому в блаженном состоянии) может облачаться этим трупом, как это Бог может превращаться в тело? Для них это вообще чудовищно. Это то откровение, которое с трудом осваивалось.
Александр Гордон: Может быть, прежде чем мы перейдем к задачам современной антропологии и философии, коснемся немного того фона, на котором возникала антропология христианская, и может быть, коснемся неизбежной полемики, в которой, выступив на арену человеческой мысли, она сталкивалась с уже устоявшимися системами будь то иудейская, греческая и другие?
Григорий Гутнер: Тот пример Богочеловечества, который был дан в Евангелии, явился окружающему миру как некое историческое событие, и окружающему миру надо было еще понять, что произошло. Это понимание продолжается до сих пор, ибо событие, действительно, необъятное. И деятельность понимания выражается в значительной мере в той богословской и философской работе, которая ведется сейчас и в той, что велась не только после этого события, но и до него вот что замечательно. В свете этого события вся предшествующая философская мысль оказалась вдруг востребована совершенно не теми и не так, как предполагалось ее творцами. Для выражения тех смыслов, которые раскрываются в Евангелии, потребовались и аристотелевские категории и платоновская диалектика. И христианская антропология оказалась «платоно-аристотелевской». Я хочу подчеркнуть еще одну важную вещь: сейчас мы опять стоим перед лицом этого же события и перед необходимостью заново его осмыслить. Заново потому, что термины Платона и Аристотеля для современного человека совершенно не приемлемы и подчас не интересны. Сейчас появилась новая терминология, новый категориальный ряд, новые способы философского анализа, антропологического в том числе. Они являются буквально сейчас в виде довольно мощного и значимого аппарата аналитической философии англоязычной традиции и, например, философии французского персонализма. Эти возможности, которые стоят перед нами, перед людьми, пытающимися понять, что это было за событие, эти возможности нами не используются это я сразу хочу сказать. И это задача задача современной философии, современной антропологии.
Священник Георгий Кочетков: Мне кажется, что ответ напрашивается сам собою. Действительно, антропология не была бы необъятной, если бы мы взяли только какую-то часть. Поэтому, с одной стороны, мы должны «смотреть на Христа», говоря в тематике христианской антропологии. С другой стороны, мы не можем ничего отбросить из того, что было ценно, что было важно, что признается подлинным ни из прошлого, ни из настоящего, но в каком-то смысле также из будущего, насколько мы можем его прозревать и чувствовать подлинно. Мне представляется, что одно другому не противоречит. Потому что всякий, кто внимательно читает Евангелие, чувствует, что во Христе очень многое сошлось действительно, прошлое, настоящее и будущее и еще что-то, что мы относим к области вечного. Того вечного, которое не является абстракцией, которое выявляется и в прошлом, и в настоящем и в будущем.
Александр Гордон: Я предлагаю начать вот с чего. Подразумевает ли христианская антропология, что Иисус, являясь Богочеловеком, прошел весь человеческий путь, и на Его примере, от Него как бы отталкиваясь, мы можем построить всю концепцию христианской антропологии или она должна соединять в себе гораздо более древние ветхозаветные традиции и всю историю христианства до сегодняшнего дня?
Серию передач с участием свящ. Георгия Кочеткова и преподавателей возглавляемого им института планируется продолжить.
По многочисленным просьбам телезрителей передача повторно вышла в эфир в ночь с Пасхи на понедельник пасхальной седмицы.
В ходе беседы обсуждались вопросы исторического контекста и проблем современности, перспективы развития христианской антропологии и наиболее дискутируемые на сегодняшний день темы исследований.
28 марта 2002 года на телеканале НТВ прошла передача Александра Гордона, посвященная христианской антропологии. В передаче приняли участие проректор Свято-Филаретовской московской высшей православно-христианской школы (миссионерско-катехизаторского института) профессор-священник Георгий Кочетков[*] и кандидат философских наукPГригорий Гутнер, заведующий в том же институте кафедрой философии и гуманитарных дисциплин.
Чем библейско-христианское учение о человеке отличается от других типов антропологий антично-греческого или естественнонаучного? Как ими понимаются свобода и творчество, сознательное и бессознательное? Об этих и других вопросах беседовали профессор-священник Георгий Кочетков и кандидат философских наук Григорий Гутнер в передаче Александра Гордона.
Дата публикации: 28.03.2002
Антропология Христа
Антропология Христа
Комментариев нет:
Отправить комментарий